плоти ребенка, оно склоняет ее к материнству. Женственность преображается в материнство, женщина обращена теперь к своему ребенку, она душевно взаимодействует с ним, и эти внутренние любовные токи становятся великим благом для него, тем великим материнским благословением на жизнь, без которого нет радостного детства, а стало быть, нет счастья у человека. И потому радость материнства это не радость разделенной любви, она наполнена тихой грустью, нежностью и грустью...

     Женственность и мужественность создают сообразное полу психическое обрамление инстинктивных побуждений. Возьмем пищевое и оборонительное поведение. Для женщины кормление, вскармливание - одна из природных функций ее материнского организма, женщина - существо питающее. Приготовление пищи было всегда не только ее обязанностью, но в известной мере и ее естественной потребностью. Недаром во все времена женщина была хранительницей домашнего очага - символом тепла, сытости, покоя.

     Женщина-мать кормит своего младенца грудным молоком, и грудное вскармливание, если оно не осложнено никакими удручающими обстоятельствами, доставляет ей особое удовлетворение. От природы способная к созданию живого универсального продукта, каковым является ее грудное молоко, женщина инстинктивно лучше и тоньше чувствует вкусовые достоинства и недостатки пищи, она искуснее сочетает пищевые компоненты, получая в конечном итоге вкусовую гармонию.

     Существует достаточно расхожее мнение, что лучшими и более изысканными поварами являются мужчины, но приготовленные ими яства - лакомства гурманов - сплошной вкусовой продукт, то есть тешат язык и калечат желудок. На праздничном мужском столе долго не протянешь, и как прав был Л. Толстой, который говорил: "Бог создал пищу, а дьявол - поваров".

     Кормление - своеобразное творчество женщины, оно направлено в конечном итоге не на создание вкусового продукта, как это может показаться поначалу, но на достижение при помощи этого продукта определенного благодушного и общительного состояния у едящих. Женщина своим столом исподволь создает для окружающих добродушно-благожелательный фон общения. Она испытывает удовлетворение от того, что кормит, насыщает, потчует и тем самым создает физический и душевный комфорт тем, кого кормит и кого любит, о ком заботится.

     В совместной трапезе мужчины и женщины есть своя половая символика. Можно сказать, что мужчина хочет есть, женщина хочет накормить. Сама для себя женщина редко готовит какие-то особые кушанья. Если у женщины не возникает желание накормить мужчину, это значит, что он ей душевно безразличен, если она не хочет есть вместе с ним, она никогда не захочет иметь от него ребенка. Кухня в бытовом общении полов занимает не менее важное место, чем спальня.

     Теперь об оборонительном поведении.

     Если мужчина в случае опасности стремится воздействовать на враждебный объект, нейтрализовать или уничтожить его, то женщине такое поведение присуще лишь частично. В критических ситуациях, представляющих угрозу жизни, женщина больше уходит в себя, и потому ее действия могут быть хаотичны, а наглядно демонстрируемая дезорганизация поведения провоцирует мужчину на ее активную защиту. (Заметим, кстати, что женщина иногда совершенно искренне пугается чего-либо в присутствии мужчины, бессознательно испытывая тем самым его готовность и способность ее защитить.)

     Но женщина начинает действовать активно и целенаправленно - и даже, может быть, активнее, чем иной мужчина, - когда опасность касается значимого и бесценного для нее существа, которое она любит, лелеет, в котором живет ее душа. Это может быть ребенок, муж, близкий и дорогой ей человек или даже просто живое, любимое ею существо. Здесь во враждебности к своему недругу она мстительна и агрессивна, а потому страшна и опасна более, чем мужчина. Ее самозащита направлена скорее на сохранение и оберегание от надругательств и уничтожения в первую очередь своей душевной святыни и уже потом - на защиту целостности своего тела. Она вообще парадоксально относится к возможности своей физической смерти. Она словно боится не самой неизбежности смерти, а того, что таится за ней. Страх перед смертью собственного тела не так велик в ней, как страх перед распадом того внутреннего мира, которым она живет, тех чувств, надежд, упований, которые дают ей душевные силы и возможность жить. Для женщины тело - средство самозащиты, для мужчины - цель самозащиты. Мужчина остро реагирует на опасность, выделяя в ней тот враждебный для него акцент, который особенно грозит его существованию. Именно это делает его и лучшим воином.

     Если же говорить о воинственности женщины, то она скорее экстраординарна, не является ее природной данностью и всегда созвучна мотиву святости, борьбе за отстаивание и утверждение ее святыни. В глубине души они никогда не перестает быть весталкой - жертвенной хранительницей священного огня жизни, и если для мужчины Вечность - абстрактное понятие, для женщины - великое живое предчувствие. Не Вечность страшит женщину, а Время.

***

     Два пола. Две половины человеческого существования, которые невозможны одна без другой и взаимно дополняют друг друга. Их влечение друг к другу неоднозначно, внутренне противоречиво. Между ними действуют силы эротического взаимопритяжения и эгоистического взаимоотталкивания. Но наивно думать, что силы эти действуют, так сказать, симметрично, то есть мужчину влечет к женщине так же, как женщину к мужчине. Во влечении полов друг к другу есть своя асимметрия: мужское направлено на женское, женское не столько активно стремится к мужскому, сколько притягивает его к себе; женское обращено в глубь себя.

     Мужчина счастлив надеждами на любовь желанной женщины, женщина счастлива не столько любовью к мужчине, сколько его любовью к ней; мужчина любит женщину, женщина - саму любовь.

     Мужчина несчастен и подавлен, когда не может обладать женщиной - предметом своего вожделения; женщина несчастна, если ни для кого не может стать таким "предметом вожделения". Не мужчина нужен ей, не просто мужчина, а его благоговейное к ней отношение, в котором упивается она своим женским торжеством, признанием собственной ценности в его глазах. Лекарством от любви для мужчины может быть другая женщина, для женщины другой мужчина не может быть таковым - ей нужна другая любовь.

     В сущности женщина жаждет поэтического отношения к ней со стороны мужчины. Она чувствует себя по-женски удовлетворенной, если мужчина в своей деятельности безусловно проникается ее женскими ценностями жизни, ее устремлениями и ожиданиями, вдохновляется ею, плодотворно созидает для нее и во имя ее тот творческий мир, в котором она царит явно или тайно. Ведь мужчина, по самой природе своей расположенный к более глубокому и многогранному познанию объекта, имеет возможность воздействовать на него, делать податливым, пластичным, способным всецело подчиниться творческой воле человека.

     Истинное творчество немыслимо для мужчины вне полового самочувствия, вне полового вдохновения, вне интуиции внутреннего единения, а вдохновляющим и преображающим стимулом всякой по-настоящему серьезной творческой деятельности является женственность и только женственность, "Вечная Женственность"! Творчество мужчины всегда тайно или явно посвящается женщине, реальной или воображаемой. Как мужчина телесно оплодотворяет женщину, делая ее матерью, так и женщина духовно оплодотворяет мужчину, повышая его внутренний творческий потенциал. Творчество мужчины исподволь устремлено к тому, чтобы впечатлить, покорить, пленить, удивить именно женщину, создать дар, достойный ее; это чувствует даже ребенок - маленький творец, посвящающий плоды своего творчества матери. Такой творческий гений, как А.С. Пушкин, свидетельствует: "Сладостное внимание женщин - почти единственная причина всех наших устремлений". Без женственности, без ее животворного влияния деятельность мужчины теряет могучий творческий катализатор, становится в чем-то механической, штампованной - и пусть даже весьма профессиональной, но не живой, не плодотворной, чахлой.

     Душевный камертон женственности резонирует в душе мужчины высвобождением творческих импульсов, делающих эту душу емкой и чуткой; женственность оплодотворяет и освящает душу мужчины. В отсутствие облагораживающего влияния женственности мужчина не творит, а вытворяет нечто очень далекое от истинного творчества.

     Исчезновение женственности в мире, ее растоптанность ведет к творческой выхолощенности, к упадку, к нравственной тупости и распаду, к тому душевному вывиху, при котором мужчина, одаренный, к несчастью, какими-либо способностями, созидает не жизнь, а смерть и разложение. Бесполое "творчество" мужчины не способствует вызреванию самого главного плода истинного творчества - личности, оно неблагодатно, бессильно, претенциозно, ограниченно и безлико, а чисто механическое творчество типичного "технаря" - вещь весьма далекая от того духовного творчества, которое рождает в человеке личность. Только в становлении своей личности через подлинное творчество человек прорывается к духовной беспредельности, ощущает великое дыхание внутренней свободы, той свободы, которой не знает всецело социально обусловленный индивид.

     И потому по-настоящему творческие произведения всегда совершенны в своей незавершенности, всегда окончательно не закончены, всегда несут на себе отпечаток свободного состояния своего создателя.

     Творческая активность, в которой происходит духовный синтез мужского и женского начал, является подлинным процессом формирования личности в человеке. Конечная цель творчества не столько в создании того или иного произведения, сколько в реализации личности творца, в духовных откровениях его деятельности. Личность и творчество неразрывно связаны между собой: нет Личности без творчества, нет творчества без Личности. Творчество - это всегда встреча женского и мужского в глубине личности, духовное воссоединение есть центральный стержень личности, без которого личности как таковой быть не может.

Ложная женщина

     Когда в жизни человеческого общества торжествует засилие материализма и интеллектуализма, рядящихся в "реализм" и "духовность", когда нравственные переживания людей уплощаются до тупости и моральной невменяемости, когда товарно-меркантильный стиль жизни становится всеобщим, когда агрессивный карьеризм, замешанный на трусости, и жадное желание благосостояния, заквашенное на душевной неблагодатности, заслоняют все иные стороны жизни, когда в человеческих взаимоотношениях царят неверие, ложь, озлобление, подозрительность, эгоизм, скука, суета, цинизм и пошлость, - тогда отстраняется от такого общества великое творчество жизни, оно мельчает и мелеет, засоряется и заболачивается; застой, омертвелость, душевная гниль становятся уделом такого общества, а его разложение и гибель - неизбежны. Такому обществу уже не нужны великие проявления пола, всякие там "мужественность" и "женственность", для него достаточно физического насилия и авантюры, своеволия и эгоизма преуспевающей мужланской натуры, а потому почти бессознательно, безумно таким обществом подавляется, изгоняется, вытесняется в первую очередь именно глубинное проявление пола - женственность.

     Да, истинная женственность достойна иного состояния общества, она не нужна миру, в котором разного сорта скептики, циники и пошляки осмеивают Веру, порочат Истину, злословят над Добром, оскверняют Красоту, издеваются над Любовью, и все это во имя собственной дешевой популярности. В таком мире женственность лишена достойного существования, она не оберегается этим миром и обречена на деформированное, раздавленное, извращенное, ложное состояние.

     Именно такой нравственно опрокинутый мир создает ложную женщину. Не имея возможности утвердить свою женственность, она отступает от себя, изменяет себе, лжет самой себе и ведет своеобразный, совсем не женский образ жизни. В таком обществе носитель социальной активности - мужчина - не может быть рыцарем женщины, не может, да и не хочет, защитить и оградить ее от бесчестья, не может принять ее за высшую ценность своей жизни, потому что внутренне совершенно бесчувствен ко всему этому, потому что чаще всего инфантилен, невротически взвинчен, а женщина нужна ему как соска и конфетка.

     Лишенная рыцаря женщина как бы взращивает его в себе, становится в чем-то мужчиной и в таком измененном качестве заявляет о себе обществу. Именно такую женщину с извращенной женственностью я называю ложной женщиной и, понимая условность всякой классификации, тем не менее выделяют три типа такой женщины: сексуальный, гиперсоциальный и интеллектуальный. Этими тремя типами, разумеется, не исчерпывается описание ложной женщины, можно думать о существовании других, менее выраженных типов. Названные три типа явно невротичны, и это понятно: в мужском мире женщина чувствует себя неуверенной и уязвимой и потому изо всех сил держится за свой способ социального существования, стремясь переиграть мужчину в его мужском мире. "Сексуальность", "гиперсоциальность" или "интеллектуальность" становятся ее психозащитными масками, которые, с одной стороны, дают ей возможность приспосабливаться в маскулинизированном обществе, а с другой стороны, замуровывают ее в себе, сдерживают ее естественное женское самовыражение, подавляют ее женственность.

Сексуальная женщина

     Это женщина, привлекающая своей чисто физической женской природой; это женщина, приковывающая к себе внимание окружающих своей внешностью и особой манерой поведения; это женщина, играющая в женственность, часто неудачно, предъявляющая своему окружению видимый облик "женственного" существа. Она всегда достаточно по-мужски осознанно помнит о своей женской принадлежности и постоянно напоминает об этом окружающим, как своим поведением, так и своими потребностями и прихотями, настроениями и кругом интересов, манерой одеваться и т. д. Собственная внешность для нее - все, это ее основное орудие в овладении доступным ей миром. Можно даже сказать, что все содержание сексуальной женщины - это ее форма, ее демонстративная привлекательность. Она почувствует себя погибшей, если утратит привлекательность. Она непременно желает быть обольстительной, чарующей и, что особенно важно для нее, желает сексуально будоражить, вызывать сексуальный интерес, притом всюду и постоянно, у возможно большего круга людей (и, надо заметить, не одних только мужчин). Количество плененных ею является для нее непосредственным и ощутимым доказательством ее качественной принадлежности к рангу "обворожительниц" и "львиц".

     Более всего на свете она боится времени. Она не хочет знать никакого возраста, оставляющего морщины на ее лице и делающего тусклым ее взгляд, она всегда хочет быть моложавой, сексуально привлекательной, всегда "в форме", всегда "победительницей".

     Мода как будто выдумана для нее, это ее мировоззрение, ее религия. Быть одетой не по моде - для нее чуть ли не моральное преступление, во всяком случае, признак отсталости, серости и бездарности.

     Сексуальная женщина, оценив свои внешние женские достоинства, желает посредством их утвердить свое влияние в доступной ей реальности. Прекрасно осознавая свою сексуальную притягательность и желанность для окружающих, она строит общение на собственных прихотях и капризах. Ее социальная задача не в том, чтобы приспособиться к обществу, в котором она живет, а в том, чтобы приспособить его к себе. В обществе ей непременно надо "царить", а не просто существовать. Все в сексуальной женщине направлено на вполне вещественные цели, а поскольку в жизни, и особенно в жизни мужчины, сексуальное влечение занимает особо значимое положение, являясь наиболее яркой чувственной радостью в смене серых будней, а для многих и "смыслом" жизни, то понятно и стремление сексуальной женщины быть жрицей сексуального культа, адептом таинственной половой магии. Половой акт для нее не только средство достижения ее интересов, но и цель, завершение, предел, после которого начинается подготовка к следующему, еще более разнообразящему сексуальное наслаждение соитию.

     Ее предназначение - дать мужчине наиболее наполненный и эстетически организованный секс, о котором он всегда мечтает, но дать его, разумеется, не всякому мужчине, а лишь тому, который "этого достоин", то есть особенно значим для нее. Ей необходимо покорить непременно социально сильного мужчину, только тогда она может рассчитывать на то, что ее карьера устроится как нельзя лучше. Все подчинено у нее этой цели, даже одежда - предмет ее постоянной и неустанной заботы - не закрывает, а скорее обнажает ее, намекает на ее прельстительную наготу: в ней она всегда полуголая, то есть особенно сексуально привлекательная. На свое тело, вызывающее невольные сексуальные фантазии, она смотрит скорее глазами мужчины.

     Трудно даже сказать, насколько противоположный пол является для нее противоположным. Ее сексуальность отдает маскулинностью. Она может привязаться к женщине не хуже иного мужчины. Она может тайно или явно влюбиться в нее. Бисексуальные склонности у нее достаточно выражены, она может очень основательно увлечься гомосексуализмом, попеременно развлекаясь в нем то женской, то мужской ролью.

     В обращении с мужчинами она очень хорошо знает, что их может впечатлять и что им от нее надо. В отличие от женственной женщины, уповающей на душевное движение к ней со стороны мужчины, сексуальная женщина делает ставку на свой фасад, а не на внутреннее духовное содержание половых отношений. Мужчина для нее, прежде всего, партнер по сексуальным играм, но за сексуальной игрой - или многочисленными играми с разными партнерами - почти всегда стоит ее меркантильный интерес. Искренняя влюбленность в мужчину для нее скорее недоразумение. Она не хуже иного мужчины-ловеласа может похвастать своим "донжуанским списком" плененных ею мужчин. Незначительный в социальном или материальном отношении мужчина не может рассчитывать на успех у такой женщины, разве что она соизволит использовать его в каких-то своих, сугубо эгоистических или экспериментальных целях или просто взбалмошных прихотях.

     Все в сексуальной женщине, казалось бы, устремлено к ее триумфу - сексуальному соблазну, но в последний момент будто что-то надламывается в ней, изменяет, бежит от нее. Как женщина она тайно желает исступленного соития, а не просто чувственного, тактильно-механического удовольствия, которое никогда не приносит женщине подлинного полового удовлетворения. Дающая чувственное сексуальное удовольствие своему партнеру, сама получающая его, она, тем не менее, обречена на половое неудовлетворение - есть почти мастурбаторный, физиологический оргазм, нет духовной восторженности соития, так необходимой именно женщине - и в этом корень ее невротизма, ее эмоциональной неустойчивости, ее жизненной неудовлетворенности и мстительности. Ущемленность ее истинной женской природы переживается ею своеобразно и достаточно болезненно. Выражаясь несколько парадоксально, можно сказать, что сексуальная женщина обречена на невротизм, и невротизм тем больший, чем более она сексуальна. Сексуальность для нее - забвение, которого она ищет; она постоянно держит себя в готовности к сексуальной игре. Вне этой готовности она чувствует себя опустошенной, никчемной. Тяга к алкоголю и наркотику может проявиться в ней как реакция на разочарование. от собственной сексуальности.

     Внешне она может казаться победительницей, но внутренне, для себя и наедине с собой - почти всегда пораженка и потому совершенно не выносит иронии в свой адрес. Она хочет выглядеть самым дорогостоящим предметом этого мира, ухоженным и благоухающим, как бы неприступным и одновременно зажигающе-манящим для самого сильного, самого могущественного, самого богатого мужчины.

     Ее брак - это всегда брак по расчету, даже когда ей кажется, что он по любви. Браком желает она достаточно гарантированно обеспечить свой материальный тыл. Муж постепенно превращается у нее в то, чем, собственно говоря, был изначально - в ее приказчика или завхоза. Она может демонстративно играть роль его жены, особенно если ему самому нужно играть роль добродетельного супруга. Но о своем подлинном предназначении - жизнеобеспечении супруги - он должен помнить всегда и неукоснительно, без напоминаний. Такие браки заключаются отнюдь не на небесах. Как хозяйка она может удивить компанию, собравшуюся за столом, каким-нибудь необычным, небывалым блюдом, которое она сама приготовит. У нее в запасе есть несколько таких "выигрышных" рецептов, что позволяет ей слыть "необыкновенной кулинаркой". Но для повседневной жизни ее кухня никуда не годится, да и сама она презирает всякое кухонное хозяйство. Изо дня в день может обходиться она чашечками кофе с пирожными или бутербродами. Она предпочитает ресторанный стол семейному домашнему обеду. Для ведения хозяйства ей нужен покладистый муж или домовитая домработница, которые, особенно не обременяя ее, тащили бы на себе бремя бытовых тягот и забот.

     Отношение такой женщины к ребенку зависит от его пола. С девочкой у нее рано обнаруживаются сопернические отношения. В мальчике она провоцирует "мужское поведение". Но в целом к детям она безразлична, мало того, ее особенно ущемляют капризы детей и гнетет необходимость заботиться о них. Ей нравятся красивые дети, такие, с которыми можно эффектно продемонстрировать окружающим свое "материнство" . Но это только роль. С подлинным материнством у нее большие проблемы, материнство - не сфера ее жизненных интересов.

     Ее отношение к природе, культуре и религии отдает пошлостью.

     Природа для нее - это, прежде всего, какой-то популярный пейзаж, "атмосфера", безмятежный отдых, комфорт и нега на изысканном курорте. Лучшая для нее природа - та, которая видна из окна фешенебельной гостиницы. На лоне природы можно показать себя в более открытых или небрежно распахнутых одеждах, особенно на морском берегу, где купальный костюм, эффектно демонстрирующий все ее прелести, весьма кстати.

     Трудно говорить о ее глубокой приобщенности к культуре. Она приобщена не столько к культуре, сколько к богеме или полубогеме. Ее потрясает какая-нибудь сногсшибательная демонстрация каких-то див, парад шоу-звезд или топ-моделей. Ее привлекает броская, почти рекламная эстетика, то есть более красивость, чем истинная красота. Она хочет быть не только восторженной зрительницей этого шоу, но и его непосредственной участницей, она хочет быть "звездой", законодательницей моды, таинственной и одновременно скандально-привлекательной женщиной. Серьезные и глубокие стороны культуры ее не привлекают, ей важна лишь лакированная поверхность штампованно-затасканной эстетики. Если от природы она одарена какими-то способностями - художественными, музыкальными, артистическими, - она обратит их, прежде всего, на саморекламу в поисках дешевой популярности.

     Такая женщина никогда не бывает глубоко верующей, чаще всего она суеверна. Религия ее как будто чем-то пугает, но одновременно привлекает своей внешней, ритуальной стороной. Она хотела бы, чтобы окружающие принимали ее за женщину с таинственно мистическими наклонностями, за "очень необычную женщину", у которой свои сокровенные отношения непосредственно с самим Господом Богом.

     Впрочем, для нее это скорее дань моде, чем внутренняя потребность.

     Она как будто создана для праздного времяпрепровождения. К разного рода праздным мероприятиям она относится весьма ответственно. Здесь у нее появляется шанс блеснуть, впечатлить, заинтересовать того или тех, для кого расставляет она свои пленяющие сети и кто может пригодиться ей в реализации ее меркантильных планов. Она забавляется тем, что заставляет свое окружение вольно или невольно развлекать ее. Она лишь постоянно провоцирует интерес к собственной персоне, не проявляя ни к кому ни особого сочувствия, ни простого человеческого интереса.

     Самой себе сексуальная женщина скучна, наедине с собой ей постыло. Ей нужно общество, которое будет подыгрывать ей в ее излюбленной роли королевы. Она почти истерично стремится к собственной демонстрации, ей необходимо быть на виду, семейный круг для нее - "могила". Она упивается своей известностью, особенно тогда, когда говорит, что устала постоянно находиться в центре внимания, что ей хочется уединения и обычных домашних радостей. Здесь она лукавит.

     Все и вся должны обеспечивать ее комфортное и, желательно, роскошное существование в мире, она же выступает во всем этом неким очаровательным фокусом, волшебно-эротическим сном наяву, желанным центром, вокруг которого все организуется и сосредоточивается, являя собою как бы ее ощутимое дополнение и продолжение.

     Ее невозможно представить вне этого комфортабельного антуража, она неуклонно создает вокруг себя особенную жизнь, сладость которой соблазняет и сбивает с толку многих, побуждая их стремиться к достижению этой "сладкой" жизни, символом которой является она, "сладкая женщина".

     И при всем этом она холодно и расчетливо использует своих данников в угоду себе, через соблазн и прельщение своими "пленительными чарами", неопределенно, но очаровательно игриво обещая возможную сексуальную награду тому, кто благоволит к ней и способен содействовать ее успеху и достижению материального благополучия. Она упоенно будет играть роль "прелестной женщины", пока все идет в соответствии с ее скрытыми меркантильными планами, и она же срывается, обнажая всю неженственную природу свою, в тот момент, когда, несмотря ни на что, желанное для нее "благо", ее добыча, ее кусок уходит от нее, ускользает из рук. Здесь мгновенно утрачивает она рассудочную способность поддерживать в надлежащем, благопристойном виде свою двойную игру; здесь она моментально "обнажает когти" - становится грубой, дерзкой, стремительно-беспощадной, капризно-своевольной, вероломной, надменной и злопамятной, циничной и наглой; здесь ее житейский меркантилизм уже не прикрывается никакой "лирикой", "ахами" и "вздохами". Желание взять, ухватить, вырвать любой ценой жирный кусок вполне объективных благ заставляет ее отбросить орудие лова и, уже не таясь, голыми руками хватать, тащить к себе желанную добычу.

     Агрессивностью и жестокостью мстит сексуальная женщина миру за свою невротическую неспособность любить, и эта неспособность удручает ее тем сильнее, чем больше мнит она себя "жрицей любви" и "наперсницей высшего сладострастия". Озлобленно не приемлет она наивную поэзию любви, обозначая тем самым свою глубинную проблему: невозможность быть подлинной женщиной. В ней все демонстративно, все поверхностно и саморекламно, ее женское ядро остается непроявленным, глубоко замурованным в ней самой.

     Женщина изменяет собственной женственности, внутренней глубине в социальной среде, где женственность не нужна, где она вообще не приемлется, где женщина нужна как сладостное тело, как утеха, где царят другие ценности жизни и основанные на них порядки, где доминирует не женская - любовная, а мужская - сексуальная - эротика. Ведь секс - сугубо мужская жизненная ценность, очень важная составляющая в мужских ценностях жизни.

     Нормальный мужчина чувствует себя ущербным, если по каким-то причинам лишен сексуального самовыражения.

     Он никогда не выступает против секса. Он может относиться к нему с известной долей иронии, но никогда не будет враждовать с ним, озлобленно преследовать его, - повторяю, если он нормален. Но одна лишь сексуальная разрядка в отношении с женщиной, без душевных и духовных резонансов в общении с ней, никак не преображает мужчину в зрелую Личность. Он должен быть "оплодотворен" ее женственностью, только тогда в нем раскрывается творческий потенциал, только тогда он способен к деятельности, достойной личности, только тогда открыт он духовно для самопознания и осмысленности собственной жизни.

     Сексуальная женщина никогда не может дать ему всего этого. Она будет лишь потворствовать его половой активности, прельщать его возможностью чувствовать себя "стопроцентным" мужчиной.

     Мещанство в самом соблазнительном своем виде - вот наиболее верное определение той среды, которую создает кругом себя сексуальная женщина. Никаких жертв, никакой самоотдачи, никакой драмы жизни, никаких отречений от материальных благ, никаких "духовных самокопаний" всяких там мечтателей, чудаков, философов и прочих "дураков"! Все для себя, во имя себя, все на себя и под себя, а поверх всего этого натасканного отовсюду "добра" - идол сытости и довольства - "сладкая женщина", "секс-бомба" - дурманящий наркотик в унылом земном существовании серых духом. Разве может существовать такая женщина без соответствующего ей окружения? Они неразделимы.

     Атмосфера залихватского ухажерства, упрямо сопящего, грозного, неуступчиво-наступающего соперничества, чувственной "любовной" пошлости, навязчивой саморекламы, функционерства и авантюризма, рядящихся в "мужество" и "предприимчивость", - вот среда ее обитания, в которой она жаждет царить.

     Но к этому ли призвана истинная женщина? И нужна ли женственность в ее глубине и святости такому окружению?

     Интересно проследить линию жизни сексуальной женщины.

     В детстве это не всегда избалованная девочка, она может иметь несчастное детство. Она осталась как бы ненасыщенной, ненапитанной детскими радостями жизни и пытается восполнить эту недостачу во всей своей последующей жизни. Многое в ее поведении объясняется этим детским желанием быть в центре внимания взрослых. Ее стремление быть "обольстительным объектом" часто исходит из раннего неосознанного желания привлечь к себе внимание отца как первого человека противоположного пола в ее жизни, и затем, уже в более старшем и зрелом возрасте, обратить на себя внимание других мужчин. У нее рано проявляется соперничество с матерью, явное или подспудное, из-за отца. Она очень рано хочет играть роль "женщины". Это особенно проявляется в том случае, когда отношения с отцом у нее сложные или когда его у нее нет. И тогда она заявляет о себе миру тем, что желает быть особенно привлекательной для всех, а не для кого-то одного, избранного. Это подвигает ее к тому, чтобы стать проституткой по мировоззрению, а не обязательно по профессии. Быть ценным "объектом" для мужчин - ее основная жизненная задача, а привлекательность ее женского тела превращается в "товар". Поэтому так рано начинает она смотреть на себя со стороны (как правило, глазами мужчины), а не пребывать в глубине своих переживаний и чувств. Вся душевная жизнь ее порабощается служением идолу собственной привлекательности. Она всегда хочет оставаться молодой, она идет на различные ухищрения, вплоть до косметической операции, чтобы выглядеть моложаво. Она с ужасом обнаруживает морщины на своем лице. Моложавый вид является для нее гарантом ее еще не освоенных возможностей. Ее сильный возраст от двадцати пяти до сорока лет, последующие годы все чаще преподносят ей невротическую подавленность и раздраженность, - ее возможности резко убывают. Она хочет многое взять в том возрасте, когда чувствует свою силу и имеет успех.

     Старость такой женщины редко бывает благостной и умудренной. К старости проясняются все негативные пласты ее души - черствость, жадность, зависть, формализм, презрительность, надменность, чванство, эгоизм. В старости ее воспоминания о своей жизни идеализируются, ей кажется, что она переживала когда-то что-то подлинно ценное и возвышенное, хотя на самом деле все было совершенно иным. Ее извечная любовь к себе перерождается в озабоченность своим здоровьем. Временами, на людях, она может играть роль "любящей бабушки", но быстро устает от этой роли, и ее раздражение проявляется в мелочных капризах, придирках и недовольстве окружающими.

Гиперсоциальная женщина

     Прежде чем говорить об этом типе ложной женщины, следует заметить, что гиперсоциальность ее - это, прежде всего, ее сверхморальность, и именно это основное свойство ее души заставляет задуматься над вопросом: что привлекает гиперсоциальную женщину в морали? Почему истовое служение морали становится ее жизненным идолом?

     Для начала я хотел бы сказать несколько слов о морали и нравственности, об их различии, иначе суть гиперсоциальной женщины не может быть понята правильно.

     В обыденном сознании мораль и нравственность - синонимы. Мораль рассматривается как особая форма общественного сознания и вид общественных отношений и трактуется как один из способов регуляции действий человека в обществе (с помощью моральных норм). Таким образом, мораль есть социальная, общественная этика, она базируется на предписаниях должного поведения в обществе, на внедренных в сознание людей и усвоенных ими правилах общежития.

     Мораль ориентирует человека на избранный в данном обществе или социальной группировке образец поведения, который позволяет этому обществу или группировке сохранять сплоченность и взаимодействие. Следование определенным моральным нормам позволяет не только выживать в обществе, но и способствовать его стабильному существованию. Поэтому мораль достаточно целесообразна, умственна, относительна, хотя и традиционна, для морали вовсе не обязательно понятие совести, ей вполне достаточно рассудочности человека.

     Другое дело, что общество и связанное с ним "общественное сознание" часто наивно, а иногда и самозабвенно полагает свое социальное устройство наилучшим, а потому и мораль свою желает сделать "совестью" своих граждан. Именно поэтому "моральное" и "нравственное" постоянно отождествляются в общественном сознании, хотя по истокам своим они не тождественны.

     Нравственность как нрав, как этика личности, предполагает в человеке способность любить и сострадать прежде всего, способность сопереживать другим по совести, по внутренней приобщенности всего живого к Высшему источнику одушевленной жизни и благоговению перед ним, мораль же предполагает в человеке способность помнить и соображать, сообразовывать свое личное поведение с общепринятыми правилами поведения в обществе.

     Выражаясь кратко, можно сказать: нравственность - этика сердца, мораль - этика ума; нравственность служит цельности личности, мораль - цельности общества; нравственность может быть аморальной, мораль - бессовестной (например, мораль фашиствующих обществ). Провозвестник Высшей нравственности был распят на кресте тем высокоморальным обществом, которое сочло Его проповеди аморальными, и это была ярчайшая "победа" общественного сознания и его морали над совестливым сознанием Личности. И если припомнить здесь также историю с Сократом и другими мучениками Совести, то можно убежденно констатировать, что распинаемость - единица измерения праведности в обществе, причем носители морального сознания, неподкупные охранители общественных устоев, как правило, в стане гонителей, носители же нравственного, совестливого - в числе гонимых, ибо общественная мораль очень негодует, если кто-то берет на себя смелость обличать ее безнравственность, бессовестность, а то и просто бесстыдство, и всякий раз, когда такой праведник призывает людей к покаянию, уязвленная этим мораль кричит: "Распни его, распни!"

     Смешение морали и нравственности в системе жизненных ценностей особенно ярко проявляется у гиперсоциальной женщины. Правильнее было бы говорить даже не столько о смешении, сколько о смещении этих категорий в ее сознании, когда желание добра и любви в отношении к людям подменяется требованиями морали, то есть предписаниями благопристойного, благонамеренного и упорядоченного поведения в обыденной жизни общества. При этом гиперсоциальная женщина эмоционально насыщает и перенасыщает свои моральные требования "вдохновением" и "энтузиазмом" нравственного деяния, ревниво ожидая от окружающих не просто соблюдения моральных приличий и установлений, но неукоснительного и чуть ли не молитвенного служения им. Неспособная невольно и естественно пробудить своим влиянием совесть в душах "заблудших" братьев и сестер, как это легко сделала бы истинная женщина, она громогласно призывает граждан к "сознательности", напоминает им о порядке и дисциплине. И горе тем, кто не внемлет ей, - их она судит, осуждает и не знает пощады. Она мнит себя рыцарем общественных добродетелей и жаждет быть справедливой там, где по-женски могла бы быть просто милосердной.

     Гиперсоциальная женщина не правомочно ставит свою мораль на святое место своей совести и потому пламенно-трескуче и бездумно-фанатично абсолютизирует те общественные отношения, которые порождают эту мораль, полагая их наиболее правильными, основательными, законными, "порядочными" и, главное, единственно приемлемыми для всех без исключения. Она борется за "чистоту" и "правду" этих отношений, наивно думая, что проповедуемая ею мораль есть прямой путь к "счастью" всех вместе и каждого в отдельности.

     Ее логика убого прямолинейна: если все станут "сознательными" членами общества, то наступит всеобщее благоденствие и довольство; вся беда в "несознательности", в лености людей, в их порочной "безыдейности". И она желала бы быть катализатором этого сознательного "прозрения", повивальной бабкой грядущего вслед за этим преображением социального "рая". Ее отличает поразительная убежденность, "идейность", отдающая какой-то смесью тупости, упрямства и демонстративности в правоте и высоте тех моральных догм, которые заменяют ей совесть в ее выхолощенной "сознанием" душе.

     Отказываясь от золота нравственного жизнеощущения и заменяя его бумажными купюрами трезвой морали, она разворачивает общественную деятельность, словно иллюстрируя ею свои "непогрешимые" принципы и устои. Весь "преображающий" характер этой деятельности сводится к жажде воцарения "порядка", "дисциплины", "нормы" во всем, ведь в ее представлении в этом - основной смысл существования рода человеческого. Но более всего желает она какого-нибудь, пусть даже самого ничтожного, социального лидерства, ибо здесь, как ей мнится, она почетно развернет поле своей "достойной" деятельности, сможет все "упорядочить", все "поставить на место", на все наложить печать своей "мудрой заботы", всех "исправить" и, конечно же, через это "осчастливить". Общественное лидерство глубоко захватывает ее, она буквально пронизана своим участием в социальном строительстве, а само это строительство мнится ей величайшим священнодействием ее жизни.

     Социум имеет в ее лице неподкупную жрицу общественной морали, гордую своим